бога или человека, природу или человечество? Как глупо представлять поэта философом, не принимая во внимание причудливость его ума, и упускать музыку слов в тщетной попытке проследить за тенью мысли. К сожалению, именно эти свойства исчезают в процессе перевода на другой язык.
В 1887 году на восточном побережье Индии пошел ко дну во время шторма корабль, на борту которого было восемьсот паломников, направлявшихся в священный город Пури. Все пассажиры и команда утонули. Рабиндранат написал стихотворение об этой трагедии, которое не только одно из лучших в этой книге, но, видимо, лучшее из его стихов, описывающих штормовое море. Ритм колеблется и волнуется, как безумные морские волны, погоняемые ветром. Воображение создает картину черного ужаса, разгула стихий, а ритмика вторит громам губительного рока. Но Тагор остается Тагором и в этом стихотворении: среди ужасного крушения в человеческом сердце продолжает гореть светильник любви и веры, никакой буре не загасить его. Вот переложение этих стихов, дающее представление о настроении автора.
Во тьме, словно бред, бессвязной, свои разрушенья празднуй,
О дикий ад!
То ветра свист исступленный, иль крыльев миллионы
Кругом гремят?
И с морем небо мгновенно слилось, чтобы взор вселенной
Задернуть ослепив.
Не выдержал борт железный, проломано дно, и бездны
Раскрыта пасть.
Здесь царствует не Всевышний! Здесь мертвой природы хищной
Слепая власть!
Во тьме непроглядной звонко разносится крик ребенка,
Смятенье, дрожь…
А море, словно могила: что не было или было —
Не разберешь.
Как будто ветер сердитый задул светильники чьи-то…
И в тот же час
Свет радости где-то погас.
Как в хаосе мог безглазом возникнуть свободный разум?
Ведь мертвое вещество,
Бессмысленное начало — не поняло, не осознало
Себя самого.
Откуда сердец единство, бестрепетность материнства?
Вот братья обнялись.
Прощаясь, тоскуя, плача… О, солнечный луч горячий,
О прошлое, вернись!
Беспомощно и несмело сквозь слезы их заблестела
Надежда вновь:
Светильник зажгла любовь.
Зачем же всегда покорно мы смерти сдаемся черной?
Палач, мертвец,
Чудовище ждет слепое, чтоб все поглотить святое
Тогда конец.
Но даже и перед смертью, дитя прижимая к сердцу,
Не отступает мать,
Ужели все напрасно? Нет, злобная смерть не властна
Дитя у нее отнять!
Здесь — бездна и волн лавина, там — мать, защищая сына,
Стоит одна.
Кому ж отнять его власть дана?
Ее бесконечна сила: ребенка загородила,
Прикрыв собой.
Но в царстве смерти — откуда любви подобное чудо
И свет такой?
В ней жизни бессмертной зерна, источник чудотворный
Неисчислимых щедрот.
К кому прикоснется эта волна тепла и света,
Тот матерь обретет.
О, что ей весь ад восставший, любовию смерть поправшей
И грозный шквал!
Но кто ей такую любовь даровал?
Любовь и жестокость мести всегда существуют вместе,
Сплелись, борясь,
Надежды, страхи, тревоги в одном обитают чертоге;
Повсюду связь.
И все, веселясь и плача, решают одну задачу:
Где истина, где ложь?
Природа разит с размаху, но в сердце не будет страха,
Когда к любви придешь.
А если чередованье расцвета и увяданья,
Побед, оков, —
Лишь спор бесконечный двух богов?[38]
В Шантиникетоне написано другое замечательное стихотворение, героиня которого — Ахалья, легендарная жертва коварства божества и человеческой слабости. Прекрасная Ахалья была женой одного риши.[39] Бог Индра (соответствующий в индуистской мифологии Зевсу или Юпитеру) увлекся ее красотой — древнеиндийские боги, как греческие и римские их собратья, не только легко увлекались, но зачастую могли быть весьма неразборчивыми в средствах. Он принял облик ее мужа и овладел ею. Узнавший об этом муж проклял невинную женщину и превратил ее в камень. Через столетия Рама, герой "Рамаяны", вернул ей человеческое обличье. Поэт представляет себе, что в течение долгого периода утраты человеческого сознания Ахалья чувствовала себя частью "неживой" природы, одной из тех вещей, которые мы называем немыми, бесчувственными, потому что если они и обладают сознанием, то совершенно отличным от человеческого.
Стихотворение полно намеков и догадок о тех тайных связях, которые объединили на глубоком уровне подсознания мира природы и человека, пока любящая рука Земли не стерла с Ахальи все следы человеческого греха. И вот она снова восстает из чрева своей великой матери, вновь рожденная девственница, сияющая и прекрасная, как заря, встающая над голубым океаном забытых воспоминаний:
Необъятно велик нашей матери сумрачный дом,
Из листвы и цветов расписная завеса на нем,
И оттуда она, из бездонных своих кладовых,
Вечной жизнью и юностью тайно питает живых.
Так, в жилище забвенья, припав к материнской груди,
Долго-долго спала ты, не зная, что ждет впереди,
В темных недрах земли, где ночная прохлада царит,
Где всесильная вечность в беспечном беспамятстве спит:
Спит на ложе огромном, что устлано пылью веков,
Ветхой гнилью когда-то увядших в жару лепестков,
Пеплом звезд отпылавших, лоскутьями славы былой,
Старой ржавчиной горя и счастья остывшей золой…
Там великая мать, терпелива, нежна и тиха,
Стерла с дочери падшей последние струпья греха,
И сегодня явилась ты, облик сменив вековой,
Незнакомою девой — прекрасной, безмолвной, живой.
Удивленно глядишь ты на зари золотой окоем,
А ночная роса, что осела на камне твоем,
Словно слезы восторга, дрожит в переливах огней
На распущеных косах, упавших до самых ступней.
А разросшийся мох, что тебя столько лет одевал
И мохнатым, густым под осенними ливнями стал,
Словно плащ бархатистый, еще обвивает твой стан, —
Он тебе на прощанье заботливой матерью дан.[40]
Во многих других стихах Тагор остался поэтом любви и природы, но рядом с ними звучат горячие слова обличения пороков его соотечественников. В стихотворении "Безумные надежды" Тагор осуждает своих сограждан за то, что им не хватает силы и мужества: они без устали хвастаются своей ушедшей славой и арийским наследием — "благочестивые рисоеды, бенгальские сосунки". Они дымят кальянами и тасуют грязные карты с самодовольной ухмылкой, а в это время "безумные
